С января 2011 года я возглавляю консультативную группу в Комиссии при президенте по модернизации. Один из последних докладов, подготовленных нашей группой, был посвящен культурным факторам модернизации. Мы задумались, почему мы буксуем, буксует модернизация. Почему какие-то вещи получаются, а какие-то нет? И стали смотреть, как культурные особенности российского человека влияют на возможности модернизации.
Спорам о том, как делать модернизацию — уже 50 лет. Пятьдесят лет назад думали, что модернизацию может сделать любая страна. За это время стран 70 или 80 попробовали модернизироваться. Но сделали всего пять — и то не до конца: это Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг. Причем Сингапур и Гонконг, если честно — это города, а не страны. И модернизация там, похоже, не завершена, потому что теперь признано, что ее невозможно сделать меньше чем за 50 лет чистого времени.
Многих, конечно, очень занимает вопрос, где находится Россия. Потому что модернизацию в России начали делать еще при Петре Первом. И для меня очевидно, что мы не в нулевой точке, но вот сколько мы прошли от этих пятидесяти лет — неясно. К слову, сегодня те расчеты и анализы, которые были сделаны в рамках экономической математической статистики, показали, что причинной связи между экономическим развитием и демократией нет. Они показали, что дело в третьем, так называемом неучтенном факторе. Есть предположение, что речь идет об институтах, неформальных практиках и представлениях людей о мире. А это все то, что мы в русском языке называем культурой.
Меня всегда занимал следующий вопрос. Возьмем автомобильную промышленность. Сколько Россия пытается сделать конкурентоспособный автомобиль? Больше 100 лет уже. Получается? Нет. Причем поразительно, что мы за это время делали и делаем космические корабли, гидротурбины. Значит, получается, что у нас с машиностроением все нормально. Почему не получается то, что получается у многих других, и наоборот, что-то свое удается производить, чего другие сделать не могут. Это вопрос о том, как проводить модернизацию.
Что мы в этом проекте сделали и к каким выводам пришли? Мы пытались отвечать на вопросы. Во-первых, почему у одних стран получается модернизация, а у других — нет. Во-вторых, мы искали ответ на вопрос: в чем особенность российского человека, которая ему позволяет что-то делать блистательно, а что-то — ну никак!
Примерно в полутора сотне стран раз в пять лет проводится опрос, который называется «Изучение ценностей». На основании этих вопросов дальше начинают обобщать по разным методикам разные характеристики. И оказалось, что у всех успешно «взлетевших» стран, также как и у тех, кто уже находится на высокой траектории, есть пять параметров, которые их отличают от остальных. Отсюда видно, что модернизация — не экономический, не технологический и не политический процесс. Это процесс социокультурный, это — изменение в мозгах.
Что меняется? Во-первых, у всех растет ценность самовыражения по сравнению с выживанием. Во-вторых, важнее рациональные, а не религиозные ценности. В-третьих, очень серьезный рост индивидуализма. В русском культурном контексте индивидуализм — плохое слово, на грани эгоизма и отторжения других. Но во всех этих странах коллективизм разрушался, а ведь это страны коллективистских культур. Вот когда они закрепились на новой траектории, там стал усиливаться коллективизм. А в переходном периоде важен индивидуализм, потому что человек должен научиться сам принимать решения, вопреки тому, что думают вокруг.
В-четвертых, во всех этих странах снижается так называемая дистанция по отношению к власти. Это означает, что пока люди считают, что никакого отношения к власти не имеют и ничего с этим сделать нельзя, никакой модернизации не произойдет. А вот когда люди начинают считать, что это не чужое им дело, что они могут как-то влиять, тогда ситуация меняется. Снижение дистанции по отношению к власти — это не обязательно развитие демократических институтов, это — изменение в ощущениях человека, как он может воздействовать на власть.
И последнее. Для всех этих стран характерно понимание того, что должна быть долгосрочная ориентация на будущее. Опросы показали не то, что люди надолго планируют свою жизнь, а то, что они считают, что нужно надолго планировать свою личную жизнь, и что результат важнее процесса.
Когда мы считали все эти показатели для успешных в модернизации стран, мы, конечно, примеряли все это к России. Что получилось? Во-первых, два показателя из пяти в России ведут себя так, как во время модернизации — это ценности самореализации и индивидуализм. Как ни странно, но Россия — одна из самых индивидуалистических стран в мире. Я давно думал по поводу индивидуализма. И года четыре тому назад, когда стал публиковать свои записи на эту тему, со мной стали спорить и говорить, что мы даже в очереди прижимаемся друг к другу, в отличие от тех, кто стоит в очереди на Западе. Я отвечал: теперь давайте поймем, почему мы это делаем. Мы это делаем, чтобы никто посторонний в эту очередь не влез. Это происходит от недоверия и боязни конкуренции.
Когда социологи сделали первые обобщения, я просто ахнул, потому что было четко видно, что «наши» — неважно в Питере, в Германии или в Америке — проявляют одинаковые свойства. Таких свойств оказалось пять. Во-первых, мы к профессии относимся как к призванию, а не как к способу карьеры или способу зарабатывания денег. Во-вторых, мы — универсалисты, то есть все готовы делать сами и ни с кем не готовы делить дело на части. В-третьих, мы хорошо решаем нестандартные задачи, и не любим решать стандартные. Стандарты не уважают, процедуры не соблюдают. Четвертое — мы радикальные индивидуалисты. А пятое, и последнее — короткий горизонт планирования. Наши люди легко проводят авралы, но не думают на пять лет вперед.
Общий вывод состоит в том, что, оказывается, по культурному типу в инновационный процесс, в инновационную экономику наши соотечественники вписываются нормально. Но они вписываются только в определенные траектории. В большой бизнес не вписываются. Что это означает для нашей с вами жизни?
Первый. Мы имеем то, что имеем. Давайте это учтем, и в ближайшие годы не будем делать то, что у нас заведомо не получится. Например, массовой машиностроительной продукции. Один из американских менеджеров сказал замечательную фразу: если вы хотите одну уникальную вещь — закажите русским. Если вы хотите десять одинаковых, то заказывайте кому угодно, только не русским. Вот это сейчас точка, из которой мы должны исходить. Поэтому первый вывод, который мы намеренно предложили президенту: перестаньте сейчас проводить массовые инвестиции в те сферы, где нас в ближайшие десятилетия вряд ли ожидает успех.
Означает ли это, что для нас вообще закрыта такая возможность? Наши выводы поразительным образом совпадают с тем, что написал Лесков про Левшу. Помните, что он блоху-то подковал, но блоха танцевать перестала. Так вот подковать блоху мы сейчас можем, но танцевать она пока не будет. Мы не можем выйти на крупные проекты с большой экономией на масштабе.
Когда в исследовании стали выяснять, откуда берутся вот эти качества в наших соотечественниках, выяснилось, что если, например, человек окончил американский университет, то в нем они уже не так чувствуются. То есть это все не природное, а результаты социализации. Но это же обнадеживающий вывод, потому что фактически он говорит о том, что мы можем это все изменить. Через десять лет можем перейти к «танцующей блохе». Повторяю: модернизация меньше 50 лет не заняла ни в одной стране. Поэтому 10 лет в этом масштабе — нормальный срок. Только надо понять, что надо делать в системе образования для того, чтобы что-то изменить. И мы выдвинули идею о том, что нужна концепция культурной политики для модернизации. Которая должна начинаться с реформы стандартов гуманитарного цикла в школе, и определенным образом переключать телевидение, библиотеки и так далее. Для того, чтобы формировался определенный набор ценностей, который позволит нам через 10-12 лет делать вещи гораздо более серьезные.
Доклад пошел дальше, потому что мы уже получили поддержку от главы администрации президента и его советника по культуре. И учитывая, что «Российская газета» опубликовала тезисы из нашего доклада, наверное, вопрос овладел некоторыми людьми причастными к принятию решений в Российской Федерации.